1910-1985
Родился 8 января 1910 года.
Окончил Кафедру зоологии позвоночных в 1938 г. и был зачислен сотрудником Болшевской биостанции. В 1941 г. принят в заочную аспирантуру.
С начала войны работал в пожарной команде биофака МГУ, в декабре 1941 г. мобилизован в действующую армию, воевал на Западном фронте. В составе 10-й Армии участвовал в битве за Москву (младший лейтенант, командир дорожного взвода). Как профессиональный зоолог в декабре 1942 г. переведен в санитарно-эпидемиологическую лабораторию по борьбе с туляремией. Воевал на Воронежском и 1-м Украинском фронтах. Освобождал Польшу. В звании капитана административной службы дошёл до Берлина. Войну закончил в Австрии. Был награждён орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Москвы», «За победу над Германией», «За взятие Берлина».
После войны вернулся на биологический факультет МГУ, защитил кандидатскую диссертацию. Организовал первую в стране дружину по охране природы, с которой началось особое природоохранное движение в СССР. В 1952–1985 гг. неизменно вёл практику студентов-зоологов на Звенигородской биостанции. Автор более 550 научных и научно-популярных публикаций, включая 15 книг. Много лет выполнял обязанности члена Научно-технических советов по охране природы в ГКНТ, Минвузе, Минпросе, Главприроде, АПН, ВООП и др., а также зам. председателя Всероссийского Совета охраны природы. Член Национального французского общества охраны природы.
Скончался Константин Николаевич 1 сентября 1985 года.
К.Н. Благосклонов: «Это было в Берлине»:
«В ночь на 30 апреля 1945 года нас вызвали в эпидотдел штаба нашего 1-го Украинского фронта. Волновало, что из всей фронтовой санэпидлаборатории были вызваны только трое. Подполковник медицинской службы Г.П. Калина, капитан К.Н. Благосклонов и старший сержант Л.Г. Динесман, т.е. профессор — специалист по чуме, зоолог — по грызунам и дератизатор. В таком составе нам уже приходилось выезжать на «диверсионную чуму»: тогда тревога оказалась ложной. Четвертым, как и тогда, был водитель машины старшина Ваня Свинарчук.
В штабе Калина получил приказ: едем в Берлин. До него две сотни километров. По полученным сведениям там противник выпустил в тылу наших войск, штурмовавших рейхстаг, каких-то, очевидно, зараженных разноцветных зверьков, побольше крысы, поменьше кролика. Они бегали по улицам в районе микробиологического института имени Коха. Вслед за нами, по нашему сигналу должны были двигаться во всеоружии медицинской науки эпидемиологи, бактериологи и другие специалисты. А мы ехали на маленькой, где-то на дороге подобранной машине ВМ, вроде нашего «Запорожца».
В небольшом городке, кажется, Люббенау, только по чистой случайности мы не столкнулись с немецкой группировкой из нескольких дивизий, прорывавшейся из окружения во Франкфурт-на-Одере. Проехали по безмолвной, словно вымершей улице: наши только что оставили город, а на параллельной улице, в полусотне метров уже были немцы. Впрочем, об этом мы узнали позднее. И вот — Берлин. Был уже вечер, когда мы прибыли в Далем — район Берлина, где расположен коховский институт. Сразу же было установлено, что по улицам действительно бегали зверьки — морские свинки, но никто их не выпускал: снаряд попал в виварий. Много морских свинок погибло, некоторые остались в клетках, но много их разбежалось. Виварий был огромный, в нем не было мышей и крыс, но были сотни морских свинок, кроликов и несколько лошадей. Поскольку оказалось, что лошади были сапные, не было никакой гарантии в том, что и грызуны не были хранителями каких-нибудь инфекций. Подполковник приказал мне организовать уничтожение всех животных вивария. С вечера немцы — служащие вивария начали копать яму. Уже смеркалось, когда я шел по тропе. На газоне были две туи, в каждую из них влетела с кормом птица. Это были черные дрозды, и меня, орнитолога, поразило, как близко были гнезда, как мал гнездовой участок. Но не было сил промерить шагами расстояние, и я отложил это до утра. Спал крепко, а утром увидел, что туи исчезли, одна была сломана и лежала в стороне, а другой не было и в помине: — большая воронка от разрыва тяжелого снаряда была на месте дроздиных гнезд. А я даже не слышал ночью разрыва сняряда. Вот такой же, подумал я, угодил накануне и в виварий, и хорошо, что этот — не в домик, где я спал. Немцы вырыли огромную яму, почти трехметровой глубины, подводили к ней лошадей, стреляли в ухо из специального «ветеринарного» пистолета и легонько толкали лошадь, она падала в яму. Другие носили сюда же забитых грызунов. Динесман наблюдал, чтобы ни одного живого зверя не осталось в виварии. Г.П. Калина в это время начал осматривать институтские помещения, и я присоединился к нему.
Разыскали какого-то ученого немца, приказали ему показывать все лаборатории. Говорили без переводчика. Георгий Платонович хорошо знал немецкий. Наш проводник стал рассказывать, как без доступа кислорода развиваются какие-то бактерии. Калина нетерпеливо перебил его: «Да, да, давайте дальше, это метод профессора Форстера». Немец быстро обернулся и ответил: «Да, коллега, это мой метод». Отношения потеплели, Калина назвал себя, оказалось, что и Форстер знал его по работам. Он очень помог нам, сказал, что не здесь надо искать то, что нас интересует. Все штаммы особо опасных инфекций переведены в средневековый замок (он назвал его) из-за бомбежек Берлина. Здесь же осталось что-то, что до самого прихода русских охраняли часовые-автоматчики войск СС. Нас привели в подвал в том же доме. Железная дверь. Быстро нашелся лом, топоры, выломали дверь. Небольшое помещение, бетонные стены. На полу, в два ряда стоят обычные сорокалитровые молочные бидоны; их, не помню уж точно, штук 10–12. Немец, который ломал дверь, надел резиновые перчатки и открыл первый бидон: мутная, цвета дрожжей жидкость. «Это — сап», — говорит Форстер. «Весь фенол, который есть — сюда!», — командует Калина. Фенол доставлен. Запасы сапа уничтожены. Теперь понятно, зачем в конюшне было столько сапных лошадей. Фашисты готовили-таки бактериальную войну.
Мне принесли трофейный чемодан, набитый бумагами, как мне с усмешкой сказали, — про мышей. Военные приказы, рапорты на немецком языке, пропуска на имя неких Поповых, отца и сына из Ростова-на-Дону, их анкеты и, действительно, фотографии мышей и полевок. Среди бумаг оттиск из нашего «Зоологического журнала» — о грызунах, распространителях чумы. И еще в коробке размноженный на фотобумаге перевод на немецкий язык статьи Н.П. Наумова о грызунах же. Уже вернувшись в часть, рассортировав документы, я отправил их по назначению. Более всего в них говорилось о чуме. Обратно возвращались более южной дорогой. И на этот раз мы все-таки столкнулись с Франкфуртской группировкой. Уже уничтоженной. Въехали в сосновый лес: он только на опушке остался, а дальше — ни одного целого дерева, — расщепленные стволы, обломанные сучки и на всем этом остатки того, что было людьми и их одеждой. Это была работа «Катюш». Страшное зрелище…».